— Мила…

А вот у него хрипит. Надрывно, через силу. С тяжелым вдохом. Он делает шаг ко мне, но останавливается, правильно считывая, что сейчас ко мне прикасаться нельзя. Разорву.

— Это правда? То, что говорит моя племянница? Правда?

Зайка еще громче всхлипывает, а Вадим молчит. Я только слышу его дыхание. Вижу, как натужно поднимается и опадает грудная клетка, как отчаянно бьется вздутая венка на виске.

— Мил…

— Просто ответь на мой вопрос.

— Я понятия не имею о каком ребенке речь, — переводит взгляд на Зайку, и в нем проскакивает что-то непонятное. Лютое. Волчье, — первый раз слышу.

Зоя пытается что-то сказать, но я жестом приказываю ей заткнуться.

— Хорошая попытка, Зотов. Но нет. Твои адвокатские штучки сейчас не прокатят. Не надо играть словами и перекатывать из пустое в порожнее. Скажи, у нее есть основания думать, что ребенок был твоим? Есть причины?

— Я не вру, — хныкает она, и меня тошнит ее писклявого голоса.

— С тобой никто сейчас не разговаривает! — обрываю ее стоны, и продолжаю прожигать мужа тяжелым взглядом, — Ну же, любимый, объясни мне, что у тебя было с моей племянницей, раз она прискакала сюда с такими новостями.

Я знаю ответ. Я его чувствую, без слов и подтверждений с его стороны. Я просто хочу, чтобы он признался. Произнес в слух эти страшные слова. Потому что знать — это одно, верить — совсем другое.

— Я с ней… — глохнет, не договорив. Хватает воздух ртом.

— Ну же, дорогой муж. Я жду.

— Мил…не надо.

— Не надо чего, Вадим? Задавать неудобные вопросы? Требовать правды? — сердце бьется неровно, колючими толчками ударяясь по грудной клетке. Больно, — просто скажи. Ты предал меня, да? За моей спиной, с моей племянницей…

Меня сейчас стошнит от осознания того, какая грязь творилась вокруг меня.

В кухне замирает тишина, а потом раздается глухое, убитое:

— Да. Мил, прости, — делает шаг ко мне, но останавливается, когда я, не скрывая отвращения, отшатываюсь. Судорожным движением проходится ладонью по лицу, — это ошибка была. Глупая и мерзкая. И я действительно понятия не имею, о каком ребенке речь.

— Видимо о твоем, — горько хмыкаю я.

В этот момент в наш разговор влезает Зайка:

— Почему вы говорите так, будто меня здесь нет.

— Действительно. Чего это мы как не родные? — разворачиваюсь к племяннице, внутренне содрогаясь от одного ее вида, — Давай, Заинька, расскажи, как так вышло, что мой дорогой муж был не в курсе своего прекрасного отцовства.

Она теряется от моего приторно-ласкового тона. Смотрит на меня, потом на Вадима. В этот момент я готова выцарапать ей глаза.

— Я…я искала подходящий момент. Чтобы сделать сюрприз.

— Какой сюрприз?! О чем ты вообще? — его голос превращается в рычание, и Зайка снова начинает трястись.

— Хотела на днях рассказать. А сегодня…после того, как ушла от тебя, почувствовала, что что-то не так.

— Ушла от тебя? — вскинув брови, смотрю на Вадима.

Лицо у него приобретает пепельно-серый оттенок.

— Я утром приходила к нему на работу, — шмыгает носом племянница, — думала, позавтракаем вместе. Но он занят был. Дал мне денег, чтобы я куда-нибудь сходила…

Складываю руки на груди. Еле держусь. Совместные завтраки? Деньги на расходы? Чего еще я не знаю о своих близких?

— Я спустилась к скверу. Ну этому… через дом от его работы. Там еще фонтанчик маленький такой, с собачками…знаешь?

Я прекрасно знаю этот сквер. И фонтанчик. И от этого становится еще хреновее.

— Там почувствовала себя плохо. Сразу позвонила Вадиму, но он не ответил. Занят, наверное, был, — она растирает слезы по щекам, — а потом…потом…начался кошмар. Мне было так страшно.

Вот здесь я была с ней согласна. Это кошмар. И мне тоже страшно.

— Значит, вот как проходят ваши дни? Очень мило, — улыбаюсь, с трудом растягивая непослушные губы.

— Все было не так! — Вадим дергает галстук на шее, — она все говорит нет так.

— Я не вру! — ошарашенно охает Зайка, но я снова ее обрываю. В этот раз совсем грубо:

— Заткнись, — потом подступаю ближе к мужу, — Она не приходила к тебе сегодня?

— Приходила…

— Ты не давал ей денег?

— Давал, — его голос становится совсем мертвым.

— Тогда в чем она не права?

— Я ее не звал и никуда не собирался с ней идти. И денег сунул просто чтобы отвязаться.

— Вадим, — снова всхлипывает она, и я понимаю, что больше не могу и не хочу слышать ее стоны.

— Пошла нахер из моего дома, — цежу сквозь зубы, глядя на ее красное, опухшее от слез лицо.

— Что? — Зайка перестает рыдать, смотрит на меня широко распахнутыми глазищами так растерянно, словно в первый раз видит, — Я не понимаю.

— Я, по-моему, четко выразилась. Проваливай отсюда.

— Но…я…

С меня хватит. Я хватаю ее под руку и рывком сдергиваю с места, тащу в прихожую. Не знаю, откуда у меня берется столько сил, но я даже не замечаю ее чахлого сопротивления.

— Вадим! — голосит Зайка, пытаясь отцепить от себя мои пальцы, — скажи ей! Ну что ты стоишь? Вадим! Она меня обижает!

Я распахиваю дверь и вышвыриваю ее на улицу.

— Мила! Ты чего? — верезжит она, — Со мной так нельзя! Я же болею!

— Мне плевать. До сюда сил доползти хватило, значит и дальше справишься.

— Мила! — бросается обратно, явно намереваясь снова зайти в дом, но я захлопываю дверь прямо у нее перед носом, — так нельзя! Я тоже имею право тут быть! Я…

— Пошла к черту! — шиплю и возвращаюсь на кухню, попутно прикрыв за собой дверь, чтобы не слышать воплей, доносящихся с улицы.

Прохожу мимо Вадима, задев его плечом, достаю стакан и наливаю холодной воды. Осушаю его залпом, но пожар в груди только ширится, его так просто не погасить. Только если пылающее от боли сердце выдрать и выбросить.

— Почему, Вадим? — спрашиваю, не оборачиваясь, — Чего, мать твою, тебе не хватало? У нас же все хорошо было…Или не было?

Разворачиваюсь к нему, смотрю, чувствуя, как против воли перекашивает губы. Еще немного и зареву.

Он делает шаг ко мне.

— Не смей, — выставляю перед собой руку, — не приближайся ко мне и не трогай! Больше никогда.

Муж дергается, будто я его ударила, но отступает. Меня до самых краев затапливает лютая горечь. Такая едкая, что прожигает все на своем пути, оставляя после себя кровавые дыры.

— Прости меня, — безжизненно произносит он.

— Ты сейчас издеваешься, да? Хочешь, чтобы я предательство простила? Глаза закрыла на то, что ты с Зайкой…У меня за спиной… — не выдерживаю, всхлипываю и тут же зажимаю себе рот рукой. Ловлю истерику и отшатываюсь от мужа, который снова тянется ко мне, — стой, где стоишь!

— Успокойся, тебе нельзя волноваться.

— Как мило, что ты об этом помнишь, — хмыкаю, отбивая его протянутую руку, — а когда с Зайкой спутался тоже помнил? Или все? Любовь голову вскружила?

— Мил, блин, да какая любовь?

— Я откуда знаю, какая у вас там любовь. Наверное внеземная, если ты решил закрутить с племянницей жены. Кстати, других вариантов не нашлось? Обязательно с ней надо было? Раз уж так заколебался от нашего брака и решил на стороне шляться, мог бы более обстоятельно подойти к проработке этого вопроса. Адвокат вроде как.

— Никто другой мне не нужен.

— Значит, все-таки любовь.

— Никто другой кроме тебя! — от бессилия он рычит, я же наоборот с трудом выталкиваю из себя слова:

— Значит страсть? Увидел молодое тело и на все насрать?

Вспоминаю, как зайка шныряла по дому в коротких шортах и маечках. Тогда мне казалось это обыденным, а теперь не могу понять, какого хрена это было. И почему еще тогда не зазвенели тревожные колокольчики. Я просто не обращала внимания на такие мелочи…Зато Вадим обратил.

— Нет, Мил. Нет! — он зарывается обеими ладонями в свою шевелюру, — Черт! На самом деле все не так!

— Ух ты. Неужели дожила? — меня еще хватает сил на едкий сарказм, — Это оно, Вадим, да? То самое? То, которое «это не то, что ты думаешь, дорогая»? Нестареющая классика, да?